Пепел

Низкое небо набухало тяжелыми клубящимися тучами; ветер, пока еще не сильный, с каждой минутой становился все более холоден и колюч.

«Близится гроза», — достаточно равнодушно констатировал Эш; он был привычно спокоен и уверен в себе и знал, что успеет вернуться к поселению прежде, чем гроза действительно начнется. Поэтому он пошел дальше, чтобы посмотреть на море, черная вода которого не замерзала даже в самые ледяные месяцы зим.

Девушка сидела на одной из прибрежных дюн.

Эш сразу заметил ее, еще издалека — она казалась статуей, словно бы сотканной из света — и в этом было что-то призрачное, почти нереальное. Ветер без жалости трепал тонкую, легкую белую одежду, но девушка, похоже, совсем не обращала на это внимания — продолжая, не отрываясь, смотреть вдаль.

«Могу ли я просто так подойти и заговорить с ней?» — приостановившись, спросил себя Эш; он подумал о том, что девушка, несомненно, красива. Может быть, она старше его, и посмотрит на него снисходительно, или вообще не станет разговаривать… но все-таки, не зря говорят, что война сближает тех, кто сражается рядом, на одной стороне.

«Мы ведь на одной стороне?»

Он тронул браслет на своей руке, и решительно двинулся дальше, думая о том, кем может оказаться эта девушка. Может, она медик? Или механик? Впрочем, Эшу трудно было представить себе эту изящную фигурку рядом с тяжелой боевой техникой. Наоборот, было в ней что-то такое… легкое, что у Эша почему-то непроизвольно ассоциировалось с небом. Да, вот в кабине космического корабля — быстрого, маневренного истребителя — он, пожалуй, мог бы ее себе вообразить…

— Приветствую, — сказал он, подходя ближе; девушка давно уже заметила его и искоса наблюдала за ним.
— И тебе… привет, — ответила она.

Несколько минут, решая, о чем заговорить дальше, он — может быть, чересчур пристально, разглядывал свою собеседницу. Да, теперь Эш видел, что она его старше, хотя и не намного; он всегда затруднялся, когда надо было на вид определить чей-то возраст.

— Тебе не холодно? — задал он, наконец, один из самых старых и банальных вопросов на свете. — Сегодня не самая лучшая погода…
— Благодарю, нет, — откликнулась девушка; словно бы потеряв к Эшу интерес, она вновь повернулась в сторону и стала смотреть на море.
— Я привыкла к холодной погоде, — добавила она, когда Эш решил уже было, что ему опять предстоит придумывать, что бы такого сказать. — Я ведь выросла в одном из самых северных городов… «Город дальнего предела», так мы звали его иногда. Там, правда, почти не бывает снега. Зато часто идет дождь. Почти бесконечный дождь…

Говоря это, она прищурилась, пытливо и мечтательно — словно пыталась увидеть в очертаниях берега на чужой планете хоть что-то родное и знакомое.

Эш опустил голову и заметил желтоватый листок у девушки на коленях — испещренный мелкими, почти бисерными строками текста. Письменные принадлежности лежали рядом, на песке — брошенные небрежно. «Странно, что она пользуется таким несовременным способом для записей», — подумал Эш. — «Впрочем, кто не в праве позволить себе сколько-нибудь странных и несовременных привычек?..»

— А где сейчас твой корабль? — этот вопрос, внезапно пришедший ему на ум, даже самому Эшу показался весьма неожиданным.
— Корабль? Был поврежден в бою с зергами. Но его должны вскоре починить, — в глазах девушки зажглись лукавые огоньки, — а ты как узнал о том, что у меня есть корабль?
— А я умею читать мысли, — с ходу ответил Эш, постаравшись принять внушительный вид, но, не удержавшись, рассмеялся. Девушка тоже рассмеялась — так что он даже смутился и поспешил добавить:
— Вообще-то я просто догадался. Не более того.
— Понятно.

Теперь уже она осмотрела своего собеседника — внимательно и придирчиво. Впрочем, взгляд этот был добродушен. Что ж, если так, Эш не видел препятствий к знакомству.

— Могу я узнать твое имя?
— Можешь, — она чуть прикрыла глаза, прежде чем назвать себя:
— Ин-Тайэр.

Даже имя у нее было необычное. Как и она сама… Нереальное, причудливое — совершенно не такое, к каким Эш привык. В нем было что-то чужое, далекое… и особенно странно звучащее здесь.

— Просто Ин-Тайэр, — добавила девушка, чуть усмехнувшись.
— Тогда зови меня Эш… просто Эш.
— Хорошо… просто Эш, — на ее лице на миг отразилась задумчивость, словно Ин-Тайэр старалась что-то припомнить. — На одном из земных языков «эш» означает «пепел», насколько я знаю…

Он неопределенно кивнул. На некоторое время оба замолчали, и Эш снова принялся смотреть на море.

Тонкие пальцы девушки то разворачивали, то вновь сворачивали в трубочку желтоватый исписанный листок.

— Что это у тебя? — спросил Эш, которому не хотелось уходить.
— Стихотворение…
— Ты стихи пишешь?
— Обычно прозу. Но иногда получаются и стихи. Сами собой, вот как сейчас…
— А можно мне прочесть?
— Читай, разумеется, — она улыбнулась, поглядев прямо на него.

Глаза у нее оказались почти обыкновенные, голубые, но нельзя было сказать, что они были какого-то определенного голубого цвета; казалось, они все время меняют оттенок, отливая в глубине тонкой, неуловимой зеленцой.

— Ах да, прости… — она чуть отвела взгляд, потом протянула юноше листок.

Эш принял его и принялся читать — медленно, вдумчиво, подолгу повторяя про себя каждую строчку. Стихотворение было простым и в то же время немного странным, полное непривычных образов и метафор; его необычная ломкость тронула Эша, и грусть автора передалась и ему. Он почти физически чувствовал боль, наполнявшую каждую строчку.

«Скажите, за что мы не правы?» — повторил он несколько раз про себя вопрос, отчаяние-растерянность, открывавшую стихи и пронизывающую их насквозь…

— Мне… понравилось… — произнес он, возвращая листок Ин-Тайэр.
— Я вижу…

Он чуть поежился при этих словах.

— Я хотел бы увидеть еще твои книги…
— Они тебе не очень понравятся — она встала, легким движением руки поправляя складки белой одежды. — И у меня нет их с собой.
— Ты могла бы их принести? — вопрос прозвучал почти требовательно; Эш даже чуть нахмурился. — Завтра?
— Если я смогу быть здесь завтра, — ответила Ин-Тайэр.
— Если не сможешь, я разыщу тебя.
— Ты так уверен в завтрашнем дне? А если завтра всех призовут в атаку на зергов?
— Их силы отбиты и ослаблены. Они еще долго не сунутся к нашим городам…
— Все равно необходимо быть начеку. Каждый час, каждый миг. Никогда не знаешь, чего ждать от них в следующий раз…

Она задумалась, и Эш знал, что она думает о войне. О ней нельзя забыть ни на секунду; уже давно всю их жизнь составляла война…

«И душу режут в кровь осколки мира» — отозвалась, словно в такт его размышлениям, Ин-Тайэр.

— Приходи завтра, — повторил Эш на прощанье. — Я хочу посмотреть твои книги…

***

«Книги, написанные в мирные дни. Книги, словно хранящие память о том, когда мы еще не знали про зергов… когда была просто жизнь…»

Слова были просты и легки, даже, пожалуй, слишком легки, хотя смысл не всегда был понятен сразу. Ин-Тайэр и интересом наблюдала за ним, пока Эш читал, торопливо перескакивая от главы к главе, словно пытаясь в несколько мгновений ухватить суть. Иногда он морщился над той или другой фразой, словно сказанное было болезненным или неприятным; в сущности, так оно и было, но Ин-Тайэр честно предупреждала его, и потому только добродушно смеялась.

— Написано таким простым языком, потому что это… в общем, книга не для взрослых, — призналась она наконец. Я подумала, что тебе легче всего будет именно ее почитать…
— Для детей? — Эш почувствовал себя немного обиженно, хотя, в сущности, девушка была права — вряд ли бы он понял что-либо, если бы она принесла какой-нибудь философский трактат, если уж эту книгу он не всегда мог разобрать с первого раза.
— Скорее для подростков…
— Школьный учебник?
— Что-то типа того, — ответила она не без гордости. — Официально одобренный…
— Вот как, — Эш только усмехнулся; он не хотел признаваться при Ин-Тайэр, что книга, пусть и бывшая всего лишь учебником для подростков, показалась ему и впрямь любопытной. Встречавшиеся в ней назидательные поучения он пропускал, а вот изобиловавшие в тексте примеры и случаи из реальной жизни перечитывал и старался представить себе с огромным интересом.
— Я не со всем согласен, хотя не хочу спорить…
— Не хочешь — не спорь…
— Но все-таки… ты хорошо пишешь, — Эш решился-таки на похвалу, которая определенно была заслуженной. — Наверное, многим нравятся твои книги…

Он вновь вернулся к чтению — и осторожно коснулся пальцем символа на последней строке.

— Твое имя? — он не спросил, скорее, кивнул сам себе утвердительно, читая — и внезапно настороженно отпрянул.
— Так ты — джудикейтор?! — спросил он с недоверием, в первый миг показавшимся девушке почти испугом.
— Ну да. Разумеется. Ин-Тайэр ке-Шелак из джудикейторов…
— Ты мне не говорила…
— Но ты и не спрашивал, хотя мог бы прочесть на самом верхнем уровне сознания. Никто из нас ведь не скрывает…

Темный темплар Эш-Шеат посмотрел на девушку исподлобья.

— Ах, прости. Вы ведь не любите… контакта разумов? Ну, впрочем, сейчас ты знаешь… это что-либо меняет? Или ваши законы запрещают разговаривать с джудикейторами?
— Не запрещают, — хмуро ответил Эш. — Просто… просто…

Телепатема никак не могла оформиться во что-то связное.

— Ты ведь… ты ведь не проникала в мой разум?
— Нет, — она улыбнулась обескураживающей улыбкой, — а что? Хочешь?
— Разумеется, нет! — быстро ответил Эш-Шеат, непроизвольно отстраняясь еще дальше.

Ин-Тайэр продолжала улыбаться растерянности юного воина Темных. Потом повернулась в сторону моря, притянув к себе книгу, к которой Эш-Шеат, казалось, утратил всякий интерес.

Впрочем, это было не так. Школьный учебник, напичканный проповедями кхалы? Ехидный смех джудикейтора? Но что ему было до того, если книга, которую он только что держал в руках, приоткрывала портал в прекрасный и утраченный мир. Мир, о котором он всегда мечтал и которого теперь никогда не удастся коснуться…

Некоторое время он молчал, приводя в порядок всколыхнувшийся поток чувств — скорбь и ярость, жажду мести и палящую ненависть к зергам, посягнувшим на эту красоту. Даже если джудикейтор и не заглядывала в его разум, она наверняка догадывалась об этих мыслях.

— Расскажи мне об Аиуре, — попросил он. — Что-нибудь.

Она кивнула, но не стала облекать свой рассказ в слова; к Эш-Шеату протянулась тонкая, переливчатая нить из телепатических образов, и Темный коснулся разумом этой нити, впитывая каждую картину с волнением и жадностью.

Он ничего не говорил в ответ, да этого было и не нужно. Привычная тупая боль, рожденная ощущением того, что все Темные — изгнанники, тоже куда-то исчезла. В передаваемых ему образах он видел не планету врагов-кхалаев, а дом — вечный и неизменный. Золотые города, тянущиеся ввысь к густо-синему небу, влажная зелень бесконечных лесов и фиолетовые гряды гор…

Он видел этот мир, то близким, то снова далеким; ликование праздничных торжеств и размеренный ход повседневной жизни…

Он вспомнил тот день, когда кхалаи впервые появились на Шакурасе, когда он впервые увидел их издали, строящих первое поселение к северу от Новой Антиохии, на территории, где Матриарх Рашшагаль позволила им поселиться.

Он смотрел, как работают все — от мала до велика, как с неистовым упорством возводят стены золотистых зданий своими руками, когда не хватает техники…

При взгляде на них Эш-Шеата ни на миг не покидало чувство, что все кхалаи, хоть и собратья его по расе — чужие, странники и пришельцы здесь.

И они сами, Темные были такими же, когда после долгих столетий скитаний решили обосноваться на Шакурасе.

И теперь, много времени спустя, Шакурас не стал им домом; суровая планета скорее просто примирилась с ними, можно сказать, терпела их, но оставалась такой же холодно-чуждой.

Иногда — в отдельные редкие моменты — Эш-Шеат ловил себя на мысли, что понимает ее жестокую красоту, столь разительно отличающуюся от красоты родины, которую ему всегда было предначертано любить.

И страшным ударом было для всех Темных, пусть и ненавидевших последователей кхалы до сих пор за свое изгнание, известие о том, что зерги захватили Аиур.

Они были красивы и молчаливы, пришельцы-кхалаи, в глазах которых горела несломленная гордость; они приняли условия, предложенные Матриархом, почти без споров, и сразу было ясно, что здесь, на Шакурасе, они еще больше гости, чем Темные, владевшие этим миром. «Мы пришли, чтобы вернуться», — словно бы говорили они каждым своим взглядом, каждым своим поступком; все — как один. Иногда казалось: видел одного кхалая, значит, видел их всех…

Эш-Шеату трудно было свыкнуться с мыслью, что все они, последователи кхалы, были действительно соединены в одно. Вспоминая объясненные ему когда-то основы их жизни, в изложении наставников — «ибо истинному воину-Темному надлежит знать о тех кхалайских заблуждениях, которые мы отрицаем и от которых отрекаемся», он рисовал в своих мыслях что-то похожее на гигантский муравейник, в котором все протоссы полностью утрачивали свою личность, слепо исполняя приказы.

Давно уже, еще с первого дня появления кхалаев на Шакурасе, Эш-Шеат желал поговорить с кем-нибудь из них, чтобы удостовериться — действительно ли это так.

Теперь его мечта исполнилась. Они просто сидели и говорили, и никто не пытался ни прикончить его, как еретика, ни вторгнуться ему в мозги. И аиурская жизнь, возникавшая перед его мысленным взором в красочных картинах, отнюдь не казалась такой уж пугающе-чуждой.

«Наверное, мы действительно можем друг друга понять».

«Наверное, мы действительно можем друг друга понять»…

Ее мысль прозвучала точно так же, как эхо — это было непривычно и странно. И приятно… такое необычное для Темного ощущения созвучия мыслей с мыслями кого-то другого.

«Вы так привыкли быть в скорлупе одиночества… каждый в своей» — телепатировала ему джудикейтор — спокойно, не ненавидя, не осуждая.

«Сейчас, чего доброго, предложит открыть свой разум. Или принять кхалу», — насторожившись, подумал Эш-Шеат. Но предложения «оставить ересь», «присоединиться к истинному пути» и тому подобного, чего он подсознательно ждал и готов был с негодованием отвергнуть, не последовало.

«Скажи мне правду, джудикейтор, чего ты действительно от меня хочешь?»

«Просто поговорить. Как и ты»

Она приоткрыла маленькую коробочку, которую извлекла откуда-то из складок одежд; тонко вспыхнул голубоватый огонек в курильнице, куда Ин-Тайэр бросила несколько щепоток трав.

Острый, чуть горьковатый аромат; Эш-Шеат не стал уточнять — и так было понятно, что эти благовония были привезены с Аиура. Вместе с воспоминаниями.

— Помощник обвинителя в совете провинции, Шеллеазар из Ара, подарил мне это, — задумчиво произнесла Ин-Тайэр. — Он сам подбирал этот букет… и дал мне на память об одном чудном вечере в Иалоне.

Эш-Шеат молчал, вдыхая странный, незнакомый запах — словно прикасаясь в этот момент к воздуху родины. Он только слышал об Иалоне, хотя слышал и не один раз — ведь именно там был уничтожен Овермайнд, — и знал, что после величайшей из битв в истории Перворожденных на месте города остались лишь руины.

— Я не могу смириться с этим до сих пор, — отозвалась Ин-Тайэр в тон его мыслям, — что Иалон сейчас — это только память о нем… а я — прокуратор города, которого нет…
— Эта война ужасна… но мы можем благодарить ее за одно: что она вновь объединила наши народы, — ответил, чуть помедлив, Эш-Шеат словами Матриарха, которые многие Темные повторяли в последние дни особенно часто — кто-то с сомнением, кто-то с уверенностью, кто-то с надеждой. Иногда Эш сам не мог сказать с точностью, верил ли он этим словам об объединении. Хотел верить.

Но Рашшагаль говорила и о том, что ни она, ни ее собратья никогда не забудут изгнания; ее слова пылали гневом, как церемониальный варп-клинок, приносящий Отсечение — вечную печать, вечную боль, посвящение на путь одиночества.

Все они понимали гнев Матриарха и ее гордость, даже те, кто никогда не видел своими глазами жестокостей, сопровождавших Изгнание; память об этом, передаваемая от разума к разуму, была вечно живой.

«Способны ли мы прощать? Способны ли перешагнуть через былое и отсечь от себя все прежние несогласия и обиды?» — вслух подумал он. И, видя, что Ин-Тайэр молчит, добавил:
— А ты? Веришь в это? В то, что мы снова будем одним народом?
— Я — верю, — легко откликнулась Ин-Тайэр. — В то, что пришло время открытия путей и дни примирения. В то, что мы снова будем едины… Вам не будет нужды отсекать детей от Общей Связи, как это делаете вы сейчас, — закончила она, скрывая в своих словах осуждение обычаю, который считала непростительным варварством. — Протоссы не созданы для одиночества. Поверь мне, я ведь знаю…
— Знаешь? Откуда?
— Ну, я ведь шелак, — и, увидев, что Эш-Шеат продолжает непонимающе смотреть на нее, пояснила:
— Наше племя недаром зовут идущими стопами создателей. Мы изучаем дела отцов творения, записи и артефакты, кристаллы и постройки… и, поверь мне, знаем очень много. И о самих Ксел-Нага, и о том, что именно они мечтали создать, и какими видели нас в своих мечтах.
— Не всегда получается воплотить мечты, — откликнулся Эш, продолжая смотреть на море.

Сегодняшний день был лучшим, чем вчера; казалось, что шакурасская природа в кои-то веки оказалась немного более милосердна к обосновавшимся на неласковой планете пришельцам. «Никогда не забывайте, что мы только странники и пришельцы здесь, — вспомнилось ему из слов, которые часто повторяли родители, когда он был совсем еще мал. Помни об истинной родине — всегда…»

И он помнил и думал о ней, глядя в такие, как сегодня, прорывы в клочьях туч, щурясь на звездное небо и пытаясь отыскать среди жестких отражений звезд призрачный огонек изначального солнца Лу.

Отвлекшись на свои мысли, он пропустил мимо внимания какую-то часть слов джудикейтора, и уловил только окончание очередной фразы:

… — если бы они вернулись — если бы было кому возвращаться — они увидели бы на Аиуре истинное воплощение своей мечты в том величии и гармонии, которые были созданы нами…

— Возможно, вы таки сделали что-то неверно, — довольно жестко ответил Эш-Шеат, — если потеряли все это совершенство и гармонию и были вынуждены бежать сюда…

Он понимал, что ударил очень больно — даже не подумав о том, что эти слова будут не менее болезненны, чем для кхалая, и для него самого. Утрата возлюбленного дома одинаково мучительна была и для тех, кто долгое время считали себя его единственными полноправными хозяевами, и для изгнанников…

Глаза Ин-Тайэр затуманились; Эш действительно коснулся своими острыми словами кровоточащей раны.

— … пепел, песок и горсть воспоминаний… вот и все, что сейчас осталось у нас…

Она опустила голову, машинально зачерпнув пальцами стеклистый лиловый песок, и поежилась от налетевшего порыва ветра.

«Наш мир ускользает от нас… скажите, за что мы не правы?» — вспомнил Эш-Шеат строчку из ее стихотворения.

Он придвинулся ближе к Ин-Тайэр, чувствуя себя виноватым.

— Мы вернем наш мир… обязательно… никогда не теряй надежды…

Сомнение — надежда — уверенность — он чувствовал своим разумом волны эмоций, радужным облачком окутывавшие Ин-Тайэр.

— Без сомнения, — ответила она, тряхнув головой, словно отгоняя от себя остатки грусти. — Мы его вернем…

В тонких оттенках этой телепатемы Эш-Шеат ощутил, что в слово «мы» она вкладывает более широкий смысл, чем принято было считать; «мы», тронувшее его разум, включало в себя не только кхалаев, но и Темных. Меньше всего Темный ожидал услышать это от джудикейтора.

— Мы… — осторожно повторил он. — А что будет дальше, джудикейтор? Придет день, когда мы отвоюем вместе Аиур — это священный долг каждого из протоссов. Но не станете ли вы, кхалаи, опять убивать нас, не изгоните ли нас снова, когда мы будем вам больше не нужны?
— Видишь, — произнесла она, — сердце мое рассечено и умирает…

Эш-Шеат даже в первое мгновение не осознал, что Ин-Тайэр опять читает стихи.
Сердце мое умирает, когда я вижу
как протосс восстает на протосса
и брат на брата,
и когда те, кто верен
убивают тех, кто верным еще не стал…
как вы можете, братья мои, закрывать для них путь,
на который призвали всех нас?
как вы можете отрекаться от них,
когда кхала не отрекается от них?..
— Чьи это стихи? — задумчиво спросил Эш, когда она кончила читать.
— Мои тоже. В каком-то смысле мои тоже, конечно. Ведь я их тоже помню. Их сказал Дораант из Акилэ, стоя на холме близ Антиохии, перед тем, как началась величайшая из битв, в которой сошлись Акилэ и Ара, Венатир и Саргас; все знают о ней — битве, положившая конец восемнадцатому переходному периоду и Эпохе Раздора.
— Да… он хорошо сказал… этот Дораант, — мысленно повторив про себя стихи, согласился Эш. — А что было потом? Прости, но… историю многих событий на Аиуре у нас рассказывают не совсем так, как вам. — Я могу только предположить… Он не захотел сражаться против своих братьев? Стоял на своем холме и призывал всех одуматься и заключить мир?
— Разумеется, нет, — ответила Ин-Тайэр. — Он прочел стихи, спустился с холма и повел свои легионы в бой.
— И ты все-таки веришь в мир? — Эш-Шеат снова нарушил воцарившееся на время молчание. — В то, что мы слова станем одним народом?
— Верю. Потому что мы — один народ. Просто следует до конца это осознать. Нельзя пытаться быть единым народом, нельзя казаться им. Можно только быть. Мы есть… или же нас нет.
— Ты говоришь много красивых слов… привычка всех джудикейторов, я понимаю, да? Но взгляни на реальность. Наши пути разошлись давно… и вдруг нам придется жить бок о бок. Как? По чьим законам мы будем жить?
— Кхалаи будут жить по законам кхалы, разумеется, — немедленно ответила девушка.
— Разумеется. Живите. А нас вы изгоните снова? Или заставите принять кхалу, всех до одного?
— Кхалу нельзя принять насильно, — отозвалась Ин-Тайэр. — Это может быть только свободный выбор Пути…
— Тогда… изгнание? Это так легко… Вы уже нашли прекрасный выход…
— Мы найдем другое решение, — ответила Ин-Тайэр осторожно и мягко. — Которое не будет противоречить законам и даст нам жить рядом, и никто не будет изгнан.
— Ты на это надеешься? Или говоришь за вас всех?

Она взглянула на Темного чуть удивленно.

— Ах да… знаю… вы все-одно. А мы думаем каждый сам за себя… и поэтому можем сомневаться. Как мы сможем совместить наши законы? Смогут ли наши воины изучать и темные, и светлые энергии и боевые искусства? Как мы будем решать все те проблемы, которые, несомненно, возникнут? Иногда я сомневаюсь, что это вообще возможно…
— Возможно. Если мы откроем наш путь с понимания, и поверим друг другу…

Она говорила долго, всегда — красиво, хотя и не всегда одинаково убедительно. Временами это была просто вера — фанатичная, пылкая; временами — осторожная надежда; временами Ин-Тайэр пускалась во многословные рассуждения и обрушивала на Эш-Шеата целые проекты законов, которые она, как оказалось, успела не раз вчерне набросать и обдумать. Вперемешку с обычной кхалайской бюрократией на опешившего темного темплара то сыпались заумные термины из провинциального права, то идеи по реформе темпларских школ, направленной на обучение совместному использованию пси и темных энергий, и даже анализ нескольких десятков гипотетических примеров, касающихся воспитания детей, родителями которых оказались Темный и кхалай — с прилагавшимися к оным витиеватыми способами возможного решения каждой проблемы.

— Это всего лишь проекты, — часто поясняла Ин-Тайэр. — Мы еще подумаем над этим вопросом…

И все чаще и чаще Эш-Шеат ощущал, что Темные тоже подразумеваются под этим «мы»; постепенно ему все больше передавался энтузиазм Ин-Тэйэр, когда он слушал ее планы и мечты.

Мечты о мире и об Аиуре, одновременно прежнем и новом; и на прощанье Эш подумал, как не похоже было все рассказанное ему на слова Рашшагаль-кхалаям «мы никогда не забудем», звучавшие как «мы никогда не простим»…

***

Прежде, чем Эш-Шеат и Ин-Тайэр встретились снова, прошло несколько дней. Дней, похожих на другие — наполненных тревогой и ожиданием, и в то же время мучительно однообразных. Дней между светом и тьмой — когда солнце уже село, но еще не наступила ночь, дней, похожих на сумерки перед неясным рассветом.

Ин-Тайэр все так же сидела на дюне — почти неподвижной белой статуей; только ветер без конца трепал ленточки, по обычаю вплетенные в ее вибриссы.

В этот день ей как будто не хотелось ни о чем говорить; когда Эш-Шеат приблизился, она только кивнула ему и привычным движением достала серебристую коробочку из складок своих одежд.

Синеватый огонек вспыхнул в курильнице; послышался тонкий, едва уловимый аромат благовоний.

— Ты пойдешь в храм? — спросил Эш наконец, видя, что девушка почему-то не хочет первой нарушить молчание.

О да, храм был здесь — невозможно было забыть о нем; хотя его и не было видно отсюда, его присутствием был незримо пропитан весь Шакурас — словно черная острая тень несмываемо легла на лик этой земли.

В синих глазах Ин-Тайэр вспыхнули бледные искорки интереса.

— Пойду, если захочу.

Она могла бы сказать «пойду, если мне прикажут», «пойду, если так будет нужно» — это Темный уже понял, уже привык понимать. Жизнь, которая была долгом. Долг, который был жизнью. «Совершенное служение в совершенной преданности Пути» — так шептал ветер, шелестящий белой ленточкой с тонким орнаментом иероглифов, украшавшей длинные вибриссы Ин-Тайэр.

— Вы все так же ненавидите нас… как и раньше? Или что-то изменилось? — он пытливо заглянул джудикейтору в глаза, странно — уже не опасаясь, что она в ответ вторгнется в его разум.
— Изменилось, — не сразу ответила она. — Теперь мы знаем вас лучше. Как и вы знаете нас. Те из вас, кто хочет знать.
— А из вас — не все хотят? — начал говорить он, но потом остановился, поняв, как бессмысленна для кхалая эта фраза. Что знает один — то знает и другой; все они переплетены незримыми нитями общей связи и общей памяти. «Одна воля и одно стремление — для всех»…

«Единство и одиночество, могут ли наши два пути идти рядом?»

— Расскажи… — попросила она. — О том, как вы жили… и живете. Нам интересно. Мне интересно. Что-нибудь…
— Что же рассказать? — он принял из ее руки курильницу, потом улыбнулся. — Уже давно мы живем здесь… Живем достаточно спокойно… Та репутация, сохранившаяся за Темными с давних пор… Репутация наемных убийц… По большей части не соответствует действительности сейчас.

Ин-Тайэр не стала спорить; она молча слушала, чуть наклонив голову.

— Мы странники космоса, исследователи. Нам интересно все необычное… Большинству Темных с детства прививается любопытство и тяга к исследованию мира. Не только Шакураса, конечно, но и иных планет…

Она слушала долго, практически не перебивая и не задавая вопросов; глаза девушки тихо мерцали, подобно мнемокристаллам — словно она не просто внимала рассказу Темного, но записывала каждое слово, старательно сохраняя его в своей памяти, как в книге. В какой-то момент Эш-Шеату стало неуютно от этого взгляда — прохладного и внимательного, с затаенными в глубине искорками скорби. Темный подумал, что, будь он из числа исследователей и знай побольше о храме, возможно, это было бы интереснее для Ин-Тайэр, чем рассказ о жизни простого воина, не слишком богатый на яркие воспоминания.

Оставив рассказ о себе, он попытался обратиться к истории своего народа — и не ошибся. Долгие столетия, которые провели Темные в изгнании, для кхалаев были по большей части скрыты пеленой мрака, и кому, как не девушке из племени историков и хранителей знаний хотелось об этом услышать. Старательно воскрешая в памяти легенды и предания, Эш-Шеат передавал Ин-Тайэр события и имена, из которых было соткано полупрозрачное полотно прошлого; он рассказывал о воинах и исследователях, о искателях приключений и скитальцах, начиная с имени первой из Матриархов — Элайкэ, и о первом ритуале Отсечения…

На этом моменте девушка остановила его; ее глаза тихо замерцали.

— Скажи… Эш-Шеат… Правда ли это… что Темные не уходят в Общую Память? Что они растворяют, распыляют свой разум, в момент смерти, выбирая небытие?
— Так… и не совсем так. Уходят только те… кому хватает на это сил… те, кто следует пути одиночества до конца… кто желает остаться собой и не отдавать никому своей памяти, своих мыслей — даже после смерти. Они хотят быть в этом примером всем Темным… чтобы те шли своим собственным путем, и не вбирали из Общей Памяти чужой; чтобы никто не призывал их имена…
— А ты? — глянув на Темного пристально, спросила Ин-Тайэр. — Когда ты будешь на пороге смерти… ты захочешь уйти навсегда?
— Я? Именно я? — Эш-Шеат призадумался, склонив голову. — Наверное, нет. Мне не хочется думать, что тогда после меня не останется ничего… кроме одиночества и пустоты. Может быть, когда-нибудь я стану думать иначе. Но сейчас я думаю так. Пусть капля моей памяти останется другим… пусть кому-то будет что вспомнить… то, что помнили и знали мы.
— Да. Это верно, — медленно произнесла Ин-Тайэр; она шевельнулась, и кхайдаринские амулеты у нее на груди тихо зазвенели. — Ты прав, Эш… Помнишь об этом ты, помню об этом я… нет разницы. И мы живы и будем жить, пока есть хоть кто-то, кто может призвать наши имена…

Сказав это, она вновь замолчала, а Эш-Шеат не решался продолжать свой рассказ; словно все, что было нужно, в этот миг уже на самом деле оказалось сказано, и больше не требовалось слов.

Ветер, дувший с запада, неожиданно стих — и все исчезало в этой тишине, все теряло смысл; словно весь мир, весь Шакурас догорал сейчас в серебристой курильнице на ладони у протосса, превращаясь в такой же серебристый пепел…

Тишина длилась вечность, спрессованную в несколько секунд; Ин-Тайэр встала, и Эш-Шеат вопросительно взглянул на нее.

— Я должна идти, — коротко сказала она.
— Мы встретимся завтра? — Эш приподнял бровь.
— Я не знаю. Да и как я могу знать?
— Если ты не придешь, я пойду тебя искать, — заметил он строго и в то же время чуть игриво.

Тонкий дымок тлеющих благовоний покачнулся над курильницей, куда Ин-Тайэр добавила еще немного засушенных трав.

— Как мы можем знать о том, что будет завтра, кроме того, что завтра, как и сегодня, мы будем исполнять свой долг? — откликнулась Ин-Тайэр словами, которые уже говорила ему не однажды; Эш-Шеат помнил, что, сказав это впервые, она добавила с удивлением — «разве у вас, Темных, не так?»
— Наша жизнь — это то, что сейчас…
— Ты забыла… — он подобрал и протянул джудикейтору, намеревавшейся уходить, серебристую коробочку с благовониями.

«Пепел Аиура»…

— Не надо. Оставь себе, если хочешь. Это… подарок.

Эш-Шеат чуть хмыкнул, пряча коробочку в карман на поясе, потом подобрал золотистый листок, который ветер уже начал заносить синеватым песком:
— И стихотворение свое ты забыла…
— Оставь себе, — откликнулась Ин-Тайэр — с той же отстраненностью, неожиданно зазвучавшей в ее словах; потом добавила — примирительно, чуть теплее:
— Я ведь уже сохранила его в своей памяти… а тебе оно понравилось.
— Как хочешь, — Эш свернул листок в тонкую трубочку и покрутил между пальцами. Потом, чуть помедлив, добавил:
— Благодарю… за подарок, джудикейтор Ин-Тайэр.

Он остался сидеть на гребне дюны — какое-то время, смотря вслед уходившей девушке; потом повернулся и стал смотреть на море. Ветер прибивал к берегу сероватые клочья пены; небо низко хмурилось тучами.

«Будет гроза», — привычно-равнодушно отметил Темный; он думал об Аиуре. Мире, который был утрачен и к которому им суждено вернуться. «Возможно, я даже увижу его своими глазами», — сказал сам себе Эш-Шеат. В последние дни ему нравилось об этом мечтать, и с каждым днем мечты все больше перерастали в уверенность. Веру в новый мир, для Темных и кхалаев, снова воссоединенных в единый народ.

«Так будет. Так не может не быть»

Он снова развернул листок, но на иероглифы смотреть не стал — стихотворение, написанное Ин-Тайэр, он давно заучил наизусть.

***

наш мир ускользает от нас
скажите за что мы не правы
и ветер над стылой звездой
играет опавшею славой
играет отцветшей листвой
и трели последнего часа
струятся над синей землей
и гребнями дюн Шакураса…
и эта полынная боль
повсюду и вечна… — послушай
Аиур изначальный — любовь
что режет пси-лезвием душу
и ночи двухлунный рассвет
и зелень священного сада
ты есть — но тебя больше нет
и это мучительней ада
прости, что тебя не спасли…
и Лу плачет черным затменьем
над смертью прекрасной земли
молясь о ее воскресенье…
и жизнь — только шепот «прости»
над снегом аиурского лета —
и лишь бесконечность пути —
и горечь схождения к свету.

***

Карта мерцала в центре залы — на ней серебрились очертания холмов и укреплений, переливались голубоватыми и лиловыми огоньками точки расположения войск; впрочем, никто из присутствовавших уже не смотрел на нее. Каждый помнил предстоящую расстановку сил в готовящемся сражении, и знал, где ему надлежит быть. Все, что можно было обдумать и сказать сегодня, уже было обдумано и сказано; оставались лишь слова прощания — казавшиеся сейчас самой прекрасной и бессмысленной изо всех традиций.

— И если мы не увидим завтрашнего восхода луны

Это будет значить лишь, что мы исполним свой долг…

Вслед за другими — вместе с другими — произнесла эти слова и Ин-Тайэр; она повернулась к окну, возле которого стояла, словно пытаясь взглянуть сквозь туман, окутавший холмы близ Новой Антиохии. Там, когда взойдет рассвет, Темные увидят кхалайские войска, выстроившиеся в полном боевом порядке.

«Мы сделаем то, что должно, и свершится то, чему суждено быть»…

«Мы готовы, Алдарис. Эн таро Адун.»