Метаморфозы воды

Море

Кисти выводили на тростниковой бумаге неуверенный узор. Руки Мариджара дрожали и бледно-зелёные чернила снова и снова разбрызгивались крошечными пятнами вокруг рисунка. Напрягшись до предела, он постарался вывести последние элементы как можно аккуратнее — короткие чёрточки всё равно вышли одна длиннее другой. Он раздражённо отодвинулся от рисунка, и от резкого движения с кистей упала пара больших капель. Свеженанесённое изображение быстро темнело от контакта вещества с бумагой, обнажая каждый свой недочёт.

— Зачем я должен это делать? Мы можем говорить друг с другом на расстоянии, можем сохранять свои разумы в общей памяти… — он хмуро посмотрел на результат своей работы. Четвёртый раз он попытался вывести простое сочетание изначальных букв, и четвёртый раз у него вышло грязно, несимметрично и нечитаемо. — Зачем мне уметь писать?

— Ты задаёшь слишком много вопросов, — Альгинерия не шелохнулась, сидя рядом с ним, но окружающая её аура сделалась холоднее. — Ты — будущий джудикейтор, носитель знания и закона. Твой долг — уметь донести их и сохранить в веках!

— Но это не ответ… — Мариджар попытался возразить, но Судящая заставила его замолчать, наложив на разум ментальный блок. А это означало, что ему не дозволено будет говорить, пока он не справится с заданием.

Осознав, что у него нет выбора, ребёнок снова обмакнул кисти в пахучие бледные чернила. Не первый раз за полцикла, которые он прожил в Иалоне, он почувствовал тоску по учителю, который никогда не оставлял его вопросы без подробных, исчерпывающих ответов.

«А — это огонь, пылающий в наших сердцах. Свет нашего Я, который выделяет каждого из нас внутри воронки Общей Связи».

Постаравшись успокоиться, он принялся снова рисовать этот символ, начиная из центра, спускаясь дугами к основанию, и поднимаясь к вершине дугами более широкими.

«I — это ветер, который носит наш прах, наша память, никогда не исчезающая».

Ещё две дуги, сплетаясь, потянулись вверх.

«U — это почва у нас под ногами. То, на что мы можем опереться. То, что составляет основу бытия».

Линии сплелись в причудливый цветок с четырьмя лепестками и соединились в одно.

«O — это вода…»

Руки Мариджара дрогнули и симметрия вновь оказалась сломана. Он поднял глаза — Альгинерия смотрела на него со скучающим равнодушием. Он не был первым её воспитанником, хотя она и не могла не признать, что старший был намного покорнее. И понятнее.

«… эссенция жизни, разливающаяся всюду, как наше Единство пронизывает Вселенную».

Постаравшись вновь не забрызгать всё вокруг, он протянул вверх пару длинных дуг, соединяющихся в вершине и спадающих единой линией, снова расходящихся и идущих ещё выше.

— Е — это Пустота, — произнёс он вслух, выводя заострённые черты пугавшего его символа. — Колыбель Вселенной и её смерть. — Очертив завершающую дугу, он отложил кисти, глядя на то, как темнеет последняя буква. Получившийся рисунок был намного лучше предыдущих не смотря на ошибку в одной из соединительных дуг — словно невидимые руки направляли его.

— Мариджар, почему ты хотел покинуть своего учителя? — Альгинерия опустила надбровные дуги, словно не веря своим глазам.

— Я не понимал его, — резко, но неуверенно ответил мальчик, вызывая в памяти образ Такотоса, неизменно чёткий и, почему-то, приятный. — И Лаци… там было… так холодно.

— И что же получается? — она наклонилась к нему близко, и против света, падавшего в комнату из окна, её лицо выглядело большим чёрным пятном, на фоне которого золотые глаза, смотрящие исподлобья, казались ещё более зловещими. — Ты покинул землю в которой вырос, оставил отца, который тебя выбрал, предал племя, в которое тебя приняли, просто потому, что тебе было холодно?

Мариджар отшатнулся от её ментального крика. В отличие от Такотоса, меланхоличного и спокойного, словно ледяной покров на озере, Альгинерия была вспыльчива и чётко определяла рамки дозволенного, оперируя понятиями долга и чести. И если первого он осмеливался называть отцом, к ней он не смел обращаться иначе как «Судящая».

— Я был слаб, Судящая. Я не был рождён для…

— Ты ещё многого не понимаешь. Однако вместо того, чтобы принять свою судьбу, ты подвергаешь её сомнению. Нет, ты подвергаешь сомнению всё! Ты и вправду идеально подходишь ему.

— Судящая, почему вы гневаетесь?

— Такие как вы несут лишь смущение и ересь! — она сложила исписанный Мариджаром лист и ударила его по лбу. — Ты думаешь, я не слышала, как ты вспоминал его проповедь?

— Но это не ответ на мой вопрос… — он прошептал тихо, испуганно, и закрыл руками голову, словно это могло помочь спастись от тяжёлой ауры Альгинерии, не терпящей возражений.

***

Алдарис не успел толком узнать этого мальчика, однако в его разуме сложилось твёрдое убеждение в том, что факт его кровного родства с Мариджаром — невероятная нелепость. Он не раз слышал о том, что подобное иногда случается и дети оказываются психологически несовместимы со своей биологической роднёй, но всегда считал это чем-то неправильным, вопиюще выбивающимся из гармоничного социума Перворождённых. Знал он ранее и о существовании своего брата — и благодарил судьбу за то, что его ещё до рождения забрал себе этот чудак из племени Венатир.

Поначалу ему было любопытно — но единственной встречи хватило, чтобы проникнуться неприязнью. Мариджар словно состоял из неуёмного любопытства, смешанного с робостью, которая не позволяла ему добиваться желаемого, тогда как Алдарис с рождения был уверен, что идёт правильной дорогой и никогда не желал знать чего-то недозволенного. Хотя, вопреки его убеждению, Альгинерия считала, что у них было намного больше общего.

Он небрежно тащил мальчика за руку по древним каменным улицам. Мариджар едва поспевал за ним, постоянно спотыкаясь. Он понятия не имел о том, куда они шли, но определённо хотел сбежать.

Они подошли почти к самому берегу моря Ошекх. Отдалённый от города, чтобы не воспринимать посторонних энергетических частот, перед ними возник высокий навигационный маяк, наполовину погружённый в воду. Древнее сооружение частично было покрыто голубоватыми следами коррозии, что, однако, лишь добавляло ему внушительности. Пара пилонов, снабжавших его энергией, казались крошечными. Свет Лу, преломляющийся через причудливую линзу на вершине, падал на песок переливчатыми бликами.

— Этот Венатир никогда не продвинется на своём Пути, если будет торчать в таком месте.

— Я всё слышу, Алдарис. И не тебе судить мои деяния, — Такотос стоял за их спиной. Он успел заметить их издалека, и некоторое время шёл рядом, не давая им ощутить своё присутствие.

— Твои еретические фокусы неуместны, — Алдарис раздражённо посмотрел на него. Мариджар также развернулся и застыл в изумлении, глядя на учителя. Закатное солнце освещало его серо-бежевую кожу, свободную от большей части одеяний, и блестело на традиционном ожерелье, которого доселе невозможно было разглядеть.

— Я никогда не предавал Кхалу, — сказал он, как всегда, спокойно и уверенно. — Однако, существуют знания, которые недоступны твоему ограниченному восприятию.

— Не желаю далее тебя слушать, — Алдарис развернулся и быстрыми шагами пошёл прочь. — Я привёл твоего ребёнка и желаю уйти от тебя как можно дальше.

Мариджар топтался на месте в нерешительности. Ему хотелось следовать за старшим братом и пытаться снова ему доказать, пусть он не понимал, что и как. Но что-то останавливало его. Возможно — глубинная неприязнь к нему. Возможно — давнее желание вернуться к отцу, пусть и не настоящему. Он так и не сошёл с места, продолжая смотреть то на учителя, то на дорогу, по которой ушёл Алдарис.

— Ты всё это время был здесь? Я был уверен, что ты вернулся в Лаци… я два цикла был в этом уверен! — в его голосе звучала нескрываемая досада, смешанная с гневом. Гневом на всё сразу — на Такотоса, на Альгинерию, на себя и на мир.

— Была… причина задержаться, — он повернулся к навигационному маяку. Мариджар непонимающе посмотрел в ту же сторону, но скоро разглядел движение в одном из нижних окон. Он попытался дотянуться разумом до неизвестного существа, но прежде чем успел сделать это, оно само выбежало из-за раскрытой боковой панели. Ребёнок, с виду едва переваливший за полцикла, но всё же довольно резво переставляющий ноги. Такотос опустился на корточки и подхватил его, когда он приблизился. — Теперь у тебя два брата. Решай сам, кто из них тебе роднее.

Мариджар моргнул и тряхнул головой. Это было слишком много для одного дня. Ребёнок, вцепившийся в ожерелье Такотоса, вызывал раздражение всем своим видом. Серая кожа отливала голубизной, глаза тускло горели оранжевым, почти красным. Крошечная аура излучала радость и неиссякаемое, неутолимое детское любопытство. Полоска коричневой ткани спускалась с пояса — больше для обозначения племенной принадлежности, чем для защиты. Раздражённо прикрыв глаза Мариджар потеребил ткань собственной тонкой туники — ярко-красной с золотым краем, которую он пожелал носить как только воссоединился с племенем Ара — как он думал, навсегда. И в этот момент он почувствовал себя как никогда раньше чужим. Чужим везде.

Морской воздух осел на его коже, солёный, пахнущий жизнью.

«Мы едины, как вода» — он вспомнил свои же слова, сказанные четыре цикла назад. Ни одна капля не должна безвозвратно выпадать из круговорота. Ни один протосс не должен чувствовать себя чужим. Он поднял голову и встретился с внимательным взглядом Такотоса. Тот всё ещё сидел на песке, одной рукой прижимая к себе ребёнка. Мариджар нерешительно приблизился и опустился рядом. Ладонь учителя легла на его лицо.

Примечания: