2. Незнание (And now for your first lesson)
Я проснулся, чувствуя, что неосознанно кричу. Резко вскочив на колени, я взял в ладони едва касавшиеся плеч нервные отростки и заставил себя успокоиться.
— Как же ты громко спишь, — Асалер сидел совсем близко ко мне, глядя на меня в упор.
— Я помню, я… — сосредоточившись, я попытался вернуться мыслями к увиденному мной сну, но в сознании остались лишь обрывочные образы. Мягкая вода, алое небо и Тьма, разлившаяся по всему моему существу против моей воли.
— Удивительно, что ты видишь сны. У тебя очень устойчивый разум для… такого как ты. Не могу сказать, что в твоём нынешнем положении это хорошо. Без воспоминаний тебе было бы проще.
— Имя… Там было имя, — я вытянул перед собою руки, разглядывая их в тусклом зелёном свечении. Почти такие же как во сне, лишь не хватало ряда тонких браслетов.
— Как я уже сказал, твоё прошлое не имеет значения, ровно как и прежнее имя.
— Тот, кто пренебрегает законами и рушит преграды…
— Зера? — Асалер сурово взглянул на меня, словно я был способен ему лгать. — Удивительно. Читать имена — редкий дар. Хотя это звучит как-то… незавершённо.
— Она была скрыта Тьмой, — ответил я, прежде чем видения, пришедшие ко мне во сне, окончательно не растворились в подсознании. — Я не узнал бы её при встрече.
— Разумеется. В этом мире всех и всё скрывает Тьма.
Тьма. Мне потребовалось немало времени, чтобы заново осмыслить такое простое понятие. Тьма покрывала всю эту планету, проливаясь на неё излучением антизвезды, застревавшим в густых облаках, грохотавших бесконечными цветными грозами. Тьма будто струилась из её истрескавшихся недр холодом и радиацией, смешивающимися с вихрями песчаных бурь. Тьма прочно селилась в сердце каждого, кто осмеливался сделать этот мир своим домом, взамен оберегая и открывая свои тайны.
А это значило, что она жила и во мне. И я пока не знал, как я к этому отношусь.
За несколько дней боль, терзавшая меня, почти утихла. Я мог спокойно говорить с Асалером, но продолжал ощущать нехватку того особого ощущения общности, которое запомнилось мне во сне. Видимо оно и называлось Кхалой — и было ненавидимо теми, кто яростно ценил своё уединение. Голос собственного разума казался мне невероятно тихим, и всё острее, даже в компании наблюдавшего за мной тёмного, я ощущал своё непоправимое одиночество.
Отвечать на мои вопросы вынужденный опекун не торопился, аргументируя это тем, что позже я всё смогу узнать и осознать сам, и он не хотел бы повлиять на мой опустошённый разум своими суждениями. Лишь нехотя сказал, что ничего не знает обо мне и не рад моему обществу.
— Чем больше ты вспоминаешь, тем мы больше отличаемся, — он вручил мне тускло мерцающий зелёный мнемокристалл, который мне предстояло считать. — Я встречал таких как ты. Даже впустив в себя Тьму, вы смотрите на нас свысока.
— Будь уверен, кем бы я ни стал, я не забуду твоей опеки, тёмный брат.
Я соприкоснулся сознанием с кристаллом, и он явил мне планетарный атлас. Я мог мысленно вращать тёмный силуэт антимира, приближать светлые пятна немногочисленных городов, парить между зданий и над бескрайними пустынями, пролегавшими меж населённых пунктов.
— Планета называется Шакурас, — Асалер говорил спокойно и бесстрастно. — Наши предки думали, что жизнь здесь невозможна, но потом первый Матриарх нашла храм наших богов, и боги показали ей путь Тьмы. Впустив её в себя, мы изменились и смогли выжить.
— Странно, но я как будто знаю эту историю, — я заглянул в свою память, всматриваясь в смутные образы, всплывавшие на фоне пейзажей тёмной планеты, уже не казавшейся такой пугающе чужой. А значит: я всё же был здесь и до того ужасного пробуждения. Оставалось лишь вспомнить — как и когда. — Но зачем они прилетели сюда? Зачем… вообще кто-то мог прилететь сюда?
Асалер одарил меня раздражённым взглядом, словно я лучше него должен был знать ответ на этот вопрос.
— Их изгнали с Айюра в те времена, когда наша раса ещё не знала космических путешествий. Представь — ни навигации, ни космических карт, только огромные корабли Ксел’Нага, которые на автопилоте принесли их сюда. Был выбор — адаптироваться здесь или лететь дальше в неизвестность.
— Изгнали… с Айюра, — эти слова не имели для меня смысла, но почему-то отозвались в сердце поднимающейся волной тоски. — Айюр. — Я повторил это название и мнемокристалл явил мне иное изображение — планету, покрытую извилистыми зелёными материками, меж которых разливалось множество морей, искрившихся в лучах небольшой звезды. На несколько мгновений мне стало невероятно спокойно, почти также, как в позабытом мною сне.
— Верно, тебя тоже, — Асалер осторожно забрал мнемокристалл из моих ладоней. — И ты должен знать — обратной дороги нет.
***
— Скажи, зачем тебе это?
Я увлечённо просматривал записи мнемокристалла, показывавшего мне картины тех времён, когда боги ходили меж нас, и когда племена вели между собой ожесточённую вражду, не зная великого Единства. Конклав не скрывал от нас нашей истории, но в наставлениях и проповедях большинству джудикейторов было свойственно искажать многие её факты. Особенно — всячески превозносить Кхалу и её роль. Кхас и Адун, отстоявшие от нас на поколения, со временем превратились в легенду, в святости которой никто не смел сомневаться. И, во избежание этих сомнений, лишь прошедшим шестую ступень посвящения было разрешено просматривать реальные исторические хроники. Чтобы нести просвещение другим, разумеется.
— Я хочу увидеть, как и за что изгнали Падших. Предвосхищая твой вопрос — мне недостаточно того, что они «не хотели принять великое Единство» и прочих отговорок, которых я наслушался на проповедях.
— Не будь ты моим братом, я обвинил бы тебя в ереси.
— М-м-м? И что же еретического в жажде знания, свойственной любому из Перворожденных?
— Я просто складываю факты. Ты был верен своему призванию, своей касте, своему племени, летал по орбите на своём арбитре… А потом эта тёмная затуманила тебе мозги. И с тех пор я не узнаю своего брата.
— И что же изменилось? — иронично спросил я, созерцая очередной исторический конфликт, который развернули теперь уже воины Кхалы со свойственной древним жестокостью.
— Ты всегда мало обращал внимания на то, что происходит вокруг. Тебе было просто всё равно. Однако за полсотни циклов, минувшие с того тёмного дня, ты поднялся на две ступени. Столько рвения, столько амбиций, слишком много даже для твоего возраста… Что за мысли теперь в твоей голове, Валитар? Я уже не могу их прочесть.
— Ты прав, я даже в детстве не бывал так увлечён. Но теперь мне кажется, что знания полученные мной — лично мной — будут мне полезнее, чем постоянные обращения в Общую Память. Это тратит силы и время, а иногда нужно думать действительно быстро.
— Твои слова лишь больше меня огорчают. Скажи, брат мой, ты получил ответы, которые искал?
— Да, — не без восторга я смотрел на громады кораблей Ксел’Нага, взлетавшие прочь с Айюра и уносившие его изгнанных детей. — Но не могу сказать, что я понял их. Ради чего во Вселенной кто-то мог бы отказаться от великого Единства Кхалы, от самого Айюра?
— Ты задаёшь опасные вопросы. Твои сомнения не доведут до добра.
— Где в моих словах ты услышал сомнения в истинности нашего Пути?
— Твои слова безупречны. Но облако неуверенности окутывает твои дела и помыслы. Учитель Света не должен сомневаться.
— Знания, которые я несу — чисты. Ты не найдёшь в моих проповедях слов ереси. А тревога моя пройдёт, как только я удовлетворю своё любопытство, — я вернул на место кристалл и взял следующий из соседней ячейки. В нём запечатлелись воспоминания давно умершего джудикейтора, одного из многих, пытавшихся докричаться до Падших и убедить их отринуть свои идеи ради великого Единства.
Бесплодный монолог тянулся через световые года, чтобы в один миг неожиданно оборваться, столкнувшись с мертвенным безмолвием Пустоты. Тогда все сочли это знаком того, что изгнанники совершили массовое самоубийство. Никто и помыслить не мог о физическом отсечении. И лишь однажды тогда светлые дети Айюра скорбели о своих потерянных братьях. И скорбь их сменилась гневом, как только они узнали о Тьме.
Примечания: