Погребённые заживо

5. Полёт (Do you seek knowledge of time travel?)

Я был впечатлён. Там, где клинок касался пространства, пространство просто исчезало. Казалось, в его рваном зеленоватом сиянии трескалось и сворачивалось само время, словно на моей руке была маленькая сингулярность. Но это было нечто неизмеримо более сложное.

Технология, подчиняющая пространство и время. Что-то непостижимое и при этом приятно-знакомое. Я соединялся с ним напрямую своим разумом, с лёгкостью корректируя параметры смертоносного лезвия, меняя интенсивность крошечного поля искривления, его длину и темпоральный вектор.

— Как ты это делаешь? — Асалер с нескрываемым удивлением наблюдал, как я разрезаю камень на аккуратные тонкие плиты.

— «Так» — как?

— Так тонко?

— Разве не ты сам только что мне объяснял, как работает клинок искривления? — снова переменив настройки, я ударил по сложенным стопкой плитам, расколов их на две отделённые друг от друга аккуратным провалом половинки.

— Ты явно зашёл дальше простого интуитивного единения разума и технологии.

— Ты прав. Это оружие устроено достаточно сложно, чтобы воспринимать общие настройки поля искривления. Несколько… изменённые. Мне часто снятся графики и формулы, многие из них направлены на взаимодействия с ядром одноместного корабля. Та же технология, иной масштаб, иные цели, — я поднял клинок перед собой, любуясь его неровным силуэтом. Он был опасно близок ко мне и мог бы разорвать ткань моего бытия так же, как секунды назад разрывал молекулярные связи древней скалы, но я был спокоен и уверен в своей полной власти над ним.

— У тебя был собственный корабль? — брезгливо сдвинув надбровные дуги, Асалер тут же перестал столь явно демонстрировать свой интерес. Этот предрассудок, касавшийся всех изобретений светлых, огорчал и в то же время почему-то забавлял меня. — Один из этих… арбитров?

— Судя по формулам, которые остались в моей памяти, это был потрясающий корабль. Я знаю, как остановить время. Я знаю, как скрыть целый флот, создав поле фазового сдвига. Я даже знаю, как повернуть время вспять. Если бы у меня только был корабль…

— И какой тебе с этого толк? — Асалер скучающе сел у стены и зажёг свою курительницу. — Какой смысл в путешествиях во времени?

— Тёмный, твой ум так узок. А существование столь жалко! Неужели ты не желаешь изменить это?

— А что бы ты предложил? Перенестись в будущее, чтобы увидеть, что там всё осталось без изменений? Или же в прошлое, чтобы там, предприняв несколько жалких попыток, понять, что чтобы изменить историю, нужно сломать саму нашу природу? Мы в плену у безвременья уже тысячи циклов и нам не сдвинуться с этого места. Мы — мертвы.

Я был ошеломлён его словами, внимательно глядя на поднимавшийся из узкого жерла курительницы розоватый дым. В очередной раз он оказался прав, возведя невидимую непробиваемую стену между мной и моим прошлым, которое я, как я осознал теперь, желал узнать любыми, даже самыми немыслимыми способами. И, вероятно, я бы не удержался от искушения попытаться изменить его.

— Почему же тогда до сих пор мы чего-то ждём? — я снова взглянул на клинок, теперь уже с тоскою. От всех воспоминаний, хаотично всплывавших во мне, до этого дня не было пользы. Лишь лишняя боль. — Для чего нам совершенное орудие убийства посреди безжизненной пустыни?

— Я ничего не жду, брат. Я лишь стараюсь оставаться верным себе и… — вдохнув щедрую порцию дыма, он расслабленно опустил веки, впуская в свой разум сонм прекрасных видений, — не скончаться от скуки.

Стоя близ Асалера, я тоже невольно вдохнул едкий дурманящий дым. Образы в моём сознании начали искажаться и грань между реальностью и вымыслом стремительно стиралась. На месте стен появились растянутые очертания звёзд. Я погасил клинок и опустился в кресло пилота.

***

«Ксакхор» приближался к дальнему рубежу распространения Ди-ул. Столь дальнему, что ни на одной из освоенных на этих территориях планет ещё не успели построить врат искривления, что сделало мой путь довольно долгим. Я был рад этому. Ещё одна ложь позволила мне временно превратиться в эмиссара, несущего Свет Кхалы в дальние колонии, и теперь я проводил дни среди звёзд в почти абсолютном безмолвии. Лишь тихая музыка космоса касалась моего сознания — пилотов редко беспокоили вне военного положения, так как слишком эмоциональные диалоги могли нарушить их психическое слияние с кораблём.

Мне предстояло приземлиться на Асет-Паову и поднять своим присутствием дух её жителям, давно не видевшим Айюра. Наставить тех, кто запутался, поддержать тех, кто правильно следует великому Пути.

Отыскать информацию о тех, от кого не осталось даже имени. Лишь невидимый призрак, опутавший меня своими крепкими сетями. Лишь голос, шепчущий из Тьмы.

«Жива ли я?»

Я видел в памяти её глаза, светящиеся в темноте парой болезненно жёлтых огней, смотрящих в глубины моего доверчиво раскрытого разума — образ скорее умозрительный, чем реальный. Но, как ни странно, я не испытывал ни страха, ни холода. Мне было тепло и в то же время невыносимо печально от того, что она была единственной, с кем я хотел бы сейчас быть единым, и единственной, до кого не мог дотянуться своим сознанием. Она воплощала все тайны, которые я не смог бы постичь, даже достигнув девятой ступени посвящения. И если бы я встретил её вновь, то не колеблясь бы упал за ней во Тьму.

— Эн таро Адун, Судящий! Передаю координаты наиболее благоприятной траектории для выхода на нижнюю орбиту Асет-Паову, — в мои размышления внезапно вторгся голос старшего навигатора колонии. Отрезвившись от воспоминаний, я увидел за отделявшим меня от космоса экраном огромный коричневый шар приближавшейся планеты и спешно скорректировал курс.

— Эн таро Адун. Айюр-Кхала-мы-едины, — материализовавшись рядом с основным зданием колонии, я выпрямился во весь рост и поднял над головой свой кадуцей. В сознании моём тут же эхом отозвались несколько тысяч голосов обитателей колонии, повторяющих священную для каждого Перворожденного мантру. В такие моменты даже я в это верил, испытывая экстатическое наслаждение от массового единения. Их сознания открывались мне, и я мог до самого дна вычитывать их души. Каждый добровольно рассказывал мне все свои помыслы, чувства и деяния, ожидая одобрения или порицания представителя высшей касты.

Почти каждый.

Без устали вглядываясь в светлые разумы тоскующих сынов Айюра, у нескольких я натолкнулся на ментальные блоки. Где-то слабые, выставленные в попытке скрыть незначительные провинности, но были и весьма обстоятельные, над которыми мне предстояло потрудиться лично. И они вновь привели меня к старшему навигатору.

— Эн таро Адун, управляющий Амасин, — пользуясь абсолютными привилегиями, я перенёсся прямо в обсерваторию, в которой тот работал и жил. Ещё до того, как он заговорил со мной, я ощутил волну недовольства моим вторжением.

— Ты ко мне, Судящий?

— Нет причин подвергать сомнению очевидную истину. Вы можете поведать мне то, что вы скрываете от других поселенцев колонии, — стараясь говорить мягко, я снова поднял кадуцей, демонстрируя своё исключительное право быть посвящённым в любые тайны.

— Не нужно размахивать передо мной своей бесполезной палкой, подхалим Конклава. Тебе не вытянуть из меня ничего, будь ты хоть десятой ступени! — Амасин был уверен и резок, и, потянувшись к его разуму, я почувствовал, что блоки вокруг него становятся плотнее.

— Я бы очень хотел этого избежать, управляющий. А также хотел бы избежать обсуждения с Конклавом того факта, что на орбитах Асет-Паову и Паовулу видели разведывательные корабли, не принадлежащие нашему флоту, о которых вы не доложили.

— Ир ум’макои*! Сколько умов ты искалечил, чтобы узнать об этом?

— Этрои’меа минмоин, миэт кедан менмон**, — я подошёл к нему ближе и произнёс как можно тише слова на языке, являвшимся табу для любого, идущего по пути Света. На языке, который с недавних пор стал для меня простым и ясным, как заученные с детства священные песни. — Все, с кем я говорил, делились информацией добровольно.

— И никто не рискнул бы рассказать о том, что эмиссар Конклава знает тайный язык Падших. Умно, Судящий! — его гнев быстро сменился удивлением и одобрением. — Однако чего ты хочешь от меня, стыдливо прячущегося теперь на краю Кхалы?

— Того же, что и от всех прочих, — я уперся пальцами в его лоб. — Раскрой мне свой разум, отверженный Амасин ке Канимаи. Покажи мне историю своего падения.

Его сознание раскрылось передо мной и из его глубин начали всплывать образы прошлого. Прошлого более далёкого, чем начало моей жизни.

— Они не знали, что такое страх. В их крови пылал священный огонь… — Амасин показал мне пятерых храмовников, сражавшихся с тренировочными голограммами. Инграммы были сильно искажены и размыты — так, как это случалось, когда кто-то насильно изымал воспоминания. — Одна из них так настойчиво шла к совершенству, что наставлений лучших воинов Кхалы ей было недостаточно. Она искала более изощрённых техник, таких, каких никто не ожидал бы от неё в бою. Её братья быстро заразились этими тщеславными помыслами, и я… — искажения в воспоминаниях старого управляющего стали столь сильны, что почти невозможно было различить образы — зато отчётливо ощущал я его горечь и вину. — Я злоупотребил своим местом в Иалонской библиотеке и добыл для них нечто запретное. И как бы вы ни старались, Судящий, вы не сможете узнать у меня, что стало с ними после.

— Я и не ожидал иного ответа, — я вновь вызвал в разуме Амасина размытое воспоминание об изгнанных храмовниках, стараясь лучше рассмотреть и запомнить каждого из безымянных, потерянных для Общей Памяти воинов. Разъединив психическую связь, я тут же поместил полученную информацию в мнемокристалл, спрятанный среди церемониальных браслетов.

— Память одного не спасёт дух от Пустоты, — управляющий наблюдал за мною, преисполнившись глубокой печали. — Лишь Кхала делает нас бессмертными.

— Мне ведомо это лучше, чем тебе. Я лишь хочу избежать ошибок тех, кто безвозвратно пал во Тьму.

— Однако, я вижу, как сильно ты боишься, молодой Судящий. И, ослеплённый страхом, начинаешь их совершать.

Примечания: