— Наша мать больна! У нее цирроз ног, сифилис рук и дефицит извилин! — Как ты можешь так говорить?! Это же наша мать! — Вот результаты анализов, надо срочно что-то делать. — Не любишь мать — так и скажи! Ты просто плохой сын. — Я как раз люблю мать. И поэтому говорю: надо срочно ее спасать! — Ерунда, она в отличной форме. — Как же, в отличной! Вот результаты: кровь, желчь, реакция Вассермана. Заговаривается, думает, что сейчас 1945 год. — Больше слушай Васcерманов. Вот я действительно ее люблю. Посмотри, какой ролик я снял про маму, про ее героическую молодость. Класс? — Класс, да, класс. Но сейчас-то она болеет. — Вот что ты за человек! Видишь только плохое! Я тебе про то, как она нас растила, какое было сложное время, как она боролась, а ты про какие-то болезни. — Она очень плохо выглядит. — Как ты можешь так говорить! Матерей не выбирают. Я считаю ее самой красивой! — То есть ты предпочитаешь не обращать внимания на болезни? — Вот заладил: болезни, болезни… У всех болезни. Это все соседки по лавочке клевещут из зависти. Анна Петровна давно точит зубы на ее сумку с колесиками. — У Анны Петровны «мерседес». Зачем ей мамина сумка с колесиками?! — Как ты наивен! Или не наивен, а притворяешься? Может, ты хочешь быть в доле, когда соседки сумку на колесиках делить начнут? — Что ты несешь?! Какая сумка?! При чем здесь вообще я? Я тебе показываю результаты анализов… — Кто их тебе дал? Анна Петровна? — Нет, врач. — А врачу кто дал? — Врачу никто не дал, он врач, он взял анализы и написал результаты. Почитай, тут ужас. — А ты думаешь, Анна Петровна ничем не болеет? У нее насморк, между прочим! — Насморк? Я тебе про цирроз и сифилис, а ты мне — насморк! — Насморк что, не болезнь? — Болезнь, конечно, но… — Вот! Все остальное — демагогия! Болезнь поднимет с колен иммунитет. Болезнь — это новые возможности. — Если лечить. А ты вместо того, чтобы купить лекарств, всю мамину пенсию потратил на ролик о ее героическом прошлом. — Зато вся лавочка ей завидовала! — Чему завидовать? Она уже месяц не выходит из дому. У нее искривление глаз, заворот ушей и перелом мозга. Она может умереть! — Ну сам посуди, если до сих пор не умерла, значит, справляется. Логично? Цирроз и сифилис — это просто наша семейная традиция. — Нет, нелогично. Вот Галина Ивановна тут умерла, хотя тоже до этого не умирала. Болела, болела и — умерла. — Но она не была такой героической женщиной. Это во-первых. Во-вторых, у нее не было таких сыновей, как мы. Особенно я. Ты — не знаю, ты все время про маму гадости говоришь. Я, кстати, не уверен уже, что ты мой брат и ее сын. И не похож даже. На Анну Петровну вот похож… У нас в семье, знаешь ли, принято к матери относиться с уважением, а не вопить на весь двор, что у нее сифилис. — То есть ты не собираешься ничего делать? — Я-то как раз делаю, пока ты болтаешь. Вот, смотри, я спою песню. Наша мааать — здоровей всех на свееете! Несоглааасных утопим в клозееете! Наша мааать здоровее всех в мииире, несоглааасных замочим в сортииире! Любишь мать? — Люблю, но… — Тогда пой!
Комментарии к записи Песня, от которой реально тоскливо отключены
Не самая новая, да, но, я думаю, еще очень долго она будет актуальной, к сожалению. Вообще дико уважаю кортнева, хотя и не так чтоб совсем уж фанат, но относительно этой песни думаю, что именно такими должны быть песни русского рока — актуальными, жизненными, пронзительными. Говорящими о том, что и все так знают, но о чем редко говорят или задумываются. В конце концов — от души исполненными.
Комментарии к записи Марш ветеранов без ветеранов отключены
Ну, в общем, какие-то такие чувства. В прошлом году я на марш не ходил, а в этом, похоже, ветеранов уже не осталось. Старшее поколение в основном было выражено дядьками лет пятидесяти, и даже их было относительно немного.
(ворнинг, фотки ниже вообще без обработки)
Все входы были перегорожены детекторами, сумки пристально шмонали. Хотя я зашел с Динамо, где была стартовая точка шествия, и до самих детекторов надо было еще прилично пройти. Так что на реальную защиту от террористов это было мало похоже
Народу была тьма тьмущая. При входе на тверскую даже все как-то так уплотнились, что шествие стало напоминать метро в час пик. Печально что большинство людей шли с какими-то кислыми рожами. Не грустными и полными скорби, а типа «ну вот я иду, помню-горжусь». Очень много людей пришли с фотографиями родных. То ли действительно помнят, то ли флешмоб такой просто — сложно понять
Тем не менее был и улыбчивый народ, их я постарался нащелкать и пока что оно долго и муторно импортируется.
Потом я еще более долго и муторно буду отбирать что-то годное -_-. Но, в целом, не скажу что совсем уж жалею что сходил — как минимум прогулялся. Но теперь понятно что искать колоритные лица той эпохи на девятые мая уже смысла нет.
Как о войне рассказывают в Бельгии. Расскажу-ка я вам, как про войну рассказывают детям в той школе, куда пойдет мой сын в следующем учебном году. Берут они с собой старшеклассников, которым по 16-18 лет, и едут куда-нибудь по местам боевой славы, в местные аналоги деревни Крюково. Там у всего класса отбираются все гаджеты. А взамен выдается рация, одна на взвод, каждому — вещмешок, оружие и форма, взаправдашняя — когда-то принадлежала участнику войны. На шею каждому вешается опознавалка — кто-то становится сержантом Янссеном, кто-то рядовым Ван Молем, имена все из того взвода, который конкретно эту деревню оборонял. Высаживают всю ватагу километров за 15 от деревни, и топают детки по жаре со всем своим барахлом. Часа 2-3 топают. Оружие, которое не так много весит поначалу, становится очень тяжелым. Рюкзак натирает плечи. Хочется бросить тяжеленные вещмешки и полежать. Хочется поболтать, подурачиться, а нельзя. Тот, кому сержант достался, должен всю эту толпу держать в порядке — чтоб шли тихо, не орали, не отставали, вперед не забегали и не дурили (представьте себя 17-летнего на месте какого-нибудь пацана, которому надо внезапно сдерживать 15 человек своих одноклассников). Доходят они до деревни, тут их преподаватель-командир ведет к дому, останавливаются. — Кто тут рядовой Ван Мол? — Я! — Когда ваш взвод подошел к этому месту, рядовой Ван Мол подорвался на мине возле этого дома. С этого момента «рядовой» молчит. Идут дальше. — Кто тут рядовой Стевенс? — Я? В этом месте взвод был атакован, рядовой Стевенс был ранен в бедро и погиб на месте от потери крови, помощь не успела подойти. И так идут они дальше, пока не доходят до кладбища, и не видят, как стоят в ряд, один за другим, камни с именами тех, чьи опознавалки у них на шее. И понимают, что из 15 в живых остались двое — таких же, как они, восемнадцатилетних салаг, которым хотелось дурачиться, слушать музыку, трепаться с противоположным полом, танцевать и целоваться, а вместо этого — жажда, голод, холод, боль, страх, усталость, и для очень многих — внезапная и страшная смерть. А песен про «Хотят ли бельгийцы войны» тут нет, если не ошибаюсь. И про «деды воевали» я тут никогда не слышала.